Детям-сиротам Великой Отечественной войны посвящается...

Дети военной поры – ведь они в скором будущем станут единственными свидетелями тех страшных лет. Они многое пережили, потеряли здоровье, но память детства сохранила для нас бесценные воспоминания. «Всё, что человек познаёт в детстве, – писал Чингиз Айтматов, – всё, что он выстрадал, узнал, всё горе, вся боль и все открытия – всё это сохраняется в нём навсегда, является питательной средой для воспоминаний…»

Воспоминания детей-сирот, тех, кому пришлось выживать в тяжелейших условиях военного времени, не имея порой никакой связи со своими родными, мы решили собрать воедино и опубликовать в книге. Родилось её название – «Дом детства моего». Сибирь в годы войны действительно стала настоящим домом для тысяч эвакуированных ребят. Чтобы книга стала документом эпохи, необходимо было включить в неё архивные документы, воспоминания живых свидетелей – бывших воспитанников детских домов и интернатов, волею судьбы оказавшихся вдали от родного дома в Сибири, в Омской области. За многими из детей после войны так и не приехали родители, их не разыскивали родственники, ведь жизни миллионов людей нашей страны унесла война. Поэтому Сибирь стала для многих осиротевших детей второй родиной, а те, кто вернулся в родные края, вспоминая о прошлом, с благодарностью говорят о сибиряках, о тех, кто помог им выжить в то суровое время. В связи с этим хочется вспомнить строки нашего земляка, поэта Роберта Рождественского, чьё детство пришлось на военные годы:

А мы не стали памяти перечить
И, вспомнив дни далекие, когда
Упала нам на слабенькие плечи
Огромная, недетская беда!

Была зима и жёсткой, и метельной,
Была судьба у всех людей одна…
У нас и детства не было отдельно,
А были вместе – детство и война.

И нас большая Родина хранила,
И нам Отчизна матерью была:
Она детей от смерти заслонила,
Своих детей для жизни сберегла.

Года пройдут, но эти дни и ночи
Придут во сне, не раз к тебе и мне.
И пусть мы были маленькими очень,
Мы тоже победили в той войне!

Роберт Рождественский

Великая Отечественная война стала одним из самых тяжёлых и трагических событий новейшей истории нашей страны. Миллионы советских людей стали жертвами фашистской агрессии. Но, пожалуй, наиболее пагубно война отразилась на судьбах детей Ленинграда. Именно они, будучи наиболее беззащитной и уязвимой частью населения, были живыми свидетелями страшной блокады, унесшей жизнь их родных и близких, лишившей их семьи и крова.

Каждый ребенок, живший в те годы, имеет свою историю: ужасы разрушений от бомбардировок и артобстрелов, гибель родителей, утрата связи с близкими при срочной эвакуации, голод, физические и душевные страдания. Никогда не сотрётся из детской памяти то, что в один миг сделало их взрослыми. Выжить в тех нечеловеческих условиях уже само по себе равносильно подвигу.

Их детство не сгорело в огне войны. В то трудное время решения партийных органов о спасении детей и эвакуации их из осаждённых городов принимались мгновенно. Одними из первых с такой инициативой выступил Ленгорисполком, принявший решение эвакуировать самую незащищённую часть населения – детей. Эвакуация продолжалась до середины июля 1941 года, пока немцы не вторглись в границы Ленинградской области. В сентябре они осадили город. Руководство Ленинграда делало всё возможное, чтобы успеть увезти детей. Директор ленинградской школы № 254 П. П. Иевлева вспоминала, что уже на седьмой день войны встал вопрос об эвакуации детей из города. «Нам объяснили, что завтра в 10 часов 30 минут начнётся эвакуация. Направление неизвестное. Мы считаемся мобилизованными». Ночью мамы спешно вышивали на рубашечках и платьях малышей дату рождения, адрес, имя. Поезд с детьми из Ленинграда отправился 4 июля 1941 года. Матери вслед уходящему от перрона составу что-то кричали, одни давали последние советы, другие просили: «Помните! Возвращайтесь!» Тем же, кто увозил детей, слышалось одно: «Сберегите!..».

Дополнительная эвакуация из Ленинграда осуществлялась весной 1942 г., когда появился способ вывести людей из осаждённого города. По архивным данным, за двадцать месяцев (с 29 июня 1941 по 1 апреля 1942 года) осаждённый город покинуло свыше 1 700 000 человек.

Когда железнодорожное сообщение Ленинграда со страной было прервано, эвакуация продолжалась по воде и по воздуху. Затем детей и взрослых пересаживали в вагоны и отправляли по железной дороге на восток страны.

Обстоятельства переселения были тяжёлыми. Вагоны для отправки эвакуированных двигались медленно, вне расписания. Путь до места назначения часто длился несколько недель или даже более месяца. Трудно было и с едой, ведь запасов, которых могло хватить на долгий путь, с собой никто не брал. «Случалось, что в открытых полувагонах или на платформах ехали люди. Хорошо, если был брезент, которым можно было прикрыться от дождя … Иногда и этого не было. Здесь же станки или материалы, кое-что из вещей эвакуированных. Именно кое-что. Люди спасались от нашествия варваров, и было, конечно, не до вещей … При более благоприятной обстановке два-три крытых вагона выделяли для женщин с детьми. Вместо 36 человек в них набивалось до 80 - 100. Никто, разумеется, не роптал — горе объединяло людей, кров которых был захвачен фашистами», – вспоминал первый секретарь Челябинского обкома ВКП(б) Н. С. Патоличев.

Одними из первых юных ленинградцев приняли Ульяновская, Кировская, Горьковская, Ярославская, Пензенская области, Удмуртская, Башкирская республики. Ленинградских детей первоначально расселяли в девяти районах Ярославской области. Но, когда и до Ярославля стали долетать фашистские самолёты, решили отправлять детей дальше – на Урал и в Сибирь.

Кроме того, во многих районах был критический недостаток материальных средств для обслуживания большого количества эвакуированных. Проблемы обустройства их жизни оказались трудноразрешимыми по причине дефицита материальных ресурсов и недостатка квалифицированных кадров. Как свидетельствует президент ассоциации «Историки блокады и битвы за Ленинград», участник обороны Ленинграда, член Академии военно-исторических наук Ю. И. Колосов, «не все области принимали к себе эвакуированных детей, не все были довольны тем, что привезут блокадников. Секретарь обкома одной из пограничных областей заявил: «Я готов принять детей, но при условии, что вы их обеспечите одеждой, питанием, учебниками». Стоит отметить, что в архивных источниках и документальных свидетельствах того времени мне не удалось обнаружить ни одного документа, который свидетельствовал бы об отказе городов и областей Урала и Сибири принять эвакуированных детей. О недостатке средств и условий для их размещения и речи не могло быть.

 Эшелоны с эвакуированными отправлялись всё дальше на восток страны: на Урал и дальше – в Сибирь. Слова Урал, а тем более Сибирь, у многих детей вызывали страх. Более всего боялись замерзнуть в суровом сибирском климате. Но горячие сердца сибиряков смогли согреть своим теплом, приютить и прокормить многотысячную армию детей-сирот и тех, кто сопровождал их в пути. А этот путь был долгим. Эвакуированным порой приходилось находиться в дороге по нескольку месяцев, бывали случаи, когда на железнодорожных станциях они проводили томительные дни и даже недели. Особенно тяжело приходилось зимой. Из детских воспоминаний И. А. Виноградовой: «… нас эвакуировали в 1942 году, сразу после первой суровой блокадной зимы… Ехали мы очень долго, казалось, что целую вечность. Но уже было не так страшно. Все нас приветливо встречали и относились с жалостью. Это и понятно – мы ни на кого не были похожи – просто скелеты и всё…».

История зафиксировала эпизоды, когда бойцы, ехавшие на фронт, помогали на станциях и полустанках переселенцам, ехавшим вглубь страны. Вот один из таких случаев: «Утром наш эшелон занял путь на станции Пенза. Рядом с нами стоял другой эшелон, но это были настоящие теплушки, из труб которых струилось благостное тепло. То был воинский эшелон с солдатами-сибиряками, шедший в сторону фронта. В полной тишине стояли эти два состава. Вдруг солдаты увидели, что сугробы на открытых платформах «живые», и что это женщины и дети». Сначала солдаты решительно потребовали от начальника станции заменить платформы на вагоны, но вскоре сами приняли решение поменяться с эвакуированными составами. «Нас перевели в теплушки, а они, с вещмешками и винтовками между ног, расселись на наших скамейках на платформах. Их поезд двинулся раньше нашего. Женщины плакали, ребятишки махали руками, а те… отправились навстречу своей судьбе – кто к славе, а кто – к смерти».

Среди сибирских регионов первой принимала эшелоны с эвакуированными Омская область. Подготовку к приёму здесь начали уже в конце июня 1941 года. На всех крупных станциях Западно-Сибирской магистрали прошли митинги, работу перевели на военный график. Газета «Омский железнодорожник» тех лет призывала: «Железнодорожники Омской! Ни на минуту не забывайте, что вы находитесь на боевом посту. Точно и вовремя выполняйте государственные задания, крепите воинскую дисциплину!»

В июле 1941 года июня Омским облисполкомом принято решение, согласно которому все 59 районов области должны были подготовить 4890 домов для эвакуированных. 18 августа 1941 года утверждён план дополнительного приёма эвакуированного населения из Ленинграда. В Омскую область должно было прибыть более 60 тыс. человек, к их приёму готовились 49 районов области.

На плечи работников Омской железной дороги с первых дней легла огромная ответственность за организацию движения поездов и приём эвакуированных жителей из прифронтовых территорий страны, в особенности детей-сирот.18 августа 1941 г. был утверждён план дополнительного приёма эвакуированного населения из Ленинграда. В течение августа 1941 года на станцию Омск прибыли эшелоны с детьми в количестве 3985 человек, в том числе это были два детских дома из Ленинграда общей численностью 375 детей. Каждый прибывающий эшелон встречали врачи-педиатры, которые проводили осмотры пассажиров. Как только становилось известно о прибытии детей, бригады студентов-медиков независимо от времени суток отправлялись на железнодорожный вокзал, чтобы оказывать первую помощь.

Таким образом, по напряжённости жизни с первых дней войны и до её окончания Омск можно с полным правом назвать «прифронтовым городом или городом-воином, стоящим в передовом окопе», крупнейшим оборонным центром страны.

Прибывающих маленьких пассажиров порой приходилось выносить на носилках или на руках. Директор ленинградского детского дома № 86, размещённого в селе Шербакуль, на совещании работников детских домов докладывал: «… детей привезли дистрофиков, которые еле стояли на ногах». Особенно сложно приходилось встречать поезда зимой. У перрона стояли запряжённые сани, повозки, дровни, чтобы развозить голодных, замёрзших, больных, измученных дорогой детей. Часть из прибывших увозили на грузовиках, предварительно на дно кузова укладывали матрацы, а сверху детей закрывали одеялами. По краям садились взрослые. Водителей просили почаще делать остановки.

Профессор Омского медицинского института Г. И. Алхутова вспоминала: «Прекрасно помню, как мы встречали детей, вырвавшихся из блокадного Ленинграда. Это было ужасное зрелище. Студенты, санитары, врачи на руках выносили детей из вагонов санитарного поезда, аккуратно и очень осторожно рядами укладывали на телеги, везли по городу и размещали в палаты. Дети были истощены, сначала не могли даже сидеть, они могли только, да и то с трудом, ползать». Наиболее тяжелобольных размещали в костно-туберкулёзных, трахоматозных, инфекционных больницах. После оказанной им врачебной помощи многие дети встали на ноги, стали ходить и даже бегать.

Детей расселяли преимущественно в сельских районах, надеясь, что там они смогут быть в полной безопасности. Всего в наш регион было эвакуировано 118 детских учреждений из Ленинграда. Кроме того, в Омск привозили детей из Москвы, Запорожья, Черниговской, Тамбовской, Курской, Рязанской, Смоленской, Гомельской, Псковской, Сталинградской, Московской, Сталинской (Донбасс) областей, Пскова, Киева, Ростова-на-Дону, Гомеля, Карело-Финской ССР и др. регионов страны. Вместе с детьми эвакуировался педагогический коллектив (перевозили и инвентарь). Из воспоминаний Екатерины Кручининой: «До Тобольска машины добирались 10 суток. Февраль был буранным, снежным, машины буксовали, двигались буквально по десятку метров. Ребятишки сильно обморозились, изголодались, даже плакать уже не было сил. Все дети были грязные, оборванные, завшивленные, вот такими мы прибыли в Тобольск».

Заведующая сектором детских домов и интернатов Омского областного отдела народного образования Наталья Павловна Арцимович в статье «Спасённое детство» писала о первых днях и месяцах эвакуации: «Воспоминаю: пришёл эшелон на станцию Называевская. До деревни, где находилась школа, километров 20. На улице пурга. Дороги перемело. Комсомольцы Называевска собрали у населения тулупы, полушубки, укрыли ребятишек, и машины тронулись, преодолевая сугробы, с лопатами шли они впереди машин, разгребая снег. В следующем населённом пункте их сменили другие комсомольцы, и эту колонну, как эстафету, передавали от села к селу и благополучно доставили к месту назначения».

Жители посёлка Таврическое вспоминали: «В августе - сентябре 1941 года в район начали прибывать дети из прифронтовых территорий, в том числе из Москвы и Ленинграда. О прибытии вагонов с детьми извещали военные коменданты железнодорожных станций, областные власти обязывали организовывать встречу и размещение детей. В сёлах района было создано пять детских домов, для них отвели школьные здания и другие приспособленные помещения. Организовано снабжение продуктами питания.

По воспоминаниям учителя Харламовской школы, «в конце ноября 1941 года, когда дороги были забиты снегом, нас известили, что на станцию в Кировск прибывает два вагона с детьми из Ленинграда. Дети плохо одеты, надо встретить и обеспечить их тёплой         одеждой. Времени было мало, обратились к школьникам – собрать пимы, шапки, тёплые шубы для перевозки детей в село Харламово. Одна из девочек сняла тёплое пальто, чтобы отдать его ленинградским детям. На замечание учительницы – как сама-то будешь без пальто, – ответила: «А я тут рядом живу, добегу до дома без пальто». Сибирские дети для ленинградцев передавали свои вещи. Догадались испечь свежего хлеба и захватить булки на станцию. И там по кусочку выдавали голодным, немытым приехавшим детям. Одели их в пальто, шапки и рукавицы, собранные местными ребятишками, навалом погрузили в сани и доставили в Харламово. Так гостеприимные сибиряки встречали эвакуированных, окружали их постоянной заботой, по селу собирали одежду, бельё для прибывших, утепляли спальные помещения, собирали учебники, чтобы дети продолжали учёбу. С окончанием войны, возвращаясь в родные места, ленинградские дети с горячей благодарностью вспоминали сибирское гостеприимство и материнскую заботу. Спасение детей – один из патриотических подвигов сибиряков».

Из той поры холодной и жестокой,
Нам снова вести память обожгли,
Навстречу солнцу, в сторону востока,
Детишек эшелонами везли.

Разбомблены и Киев, и Одесса,
И на Неве захлопнулось кольцо,
Суровым и военным стало детство:
Ни бабушек, ни мам и ни отцов.

По метрикам – все круглые сироты,
Безжалостен казённый документ…
На край Сибирский хлынули заботы
Теплом сердец здесь каждый был согрет.

Как в половодье, выбежали бабы,
Опора безмужичьих деревень…
И разобрали, как гостинцы, слабых
И голодом заморенных детей.

Кормили, как в больнице, понемножку.
Хотя самим им было нелегко…
На первое – мундирная картошка,
А на второе – хлеб и молоко!

Чужие тёти стали в числе близких,
И как не рассуждай и не пиши…
Но только нет на свете таких списков,
Тех, кто согрел сирот теплом души.

Участники далёкой уже драмы,
Согретые Сибирью в страшный час,
Уверен, называют край наш мамой
И слёзы у них катятся из глаз!

Валерий Пономарёв

ИСИЛЬКУЛЬСКИЙ РАЙОН

Исилькульский район Омской области неслучайно называют «воротами Сибири», он одним из первых принял эшелоны с эвакуированными из фронтовых территорий страны. В годы Великой Отечественной войны в районе для эвакуированных детей были открыты три детских дома и интернат. В 1941 году в детских учреждениях района размещалось 300 детей из Ленинграда и Ростова.

Исполнительным комитетом областного совета депутатов трудящихся от 30 сентября 1942 года по вопросу: «Об открытии в Исилькуле детдома НКПС» было принято решение открыть детский дом для детей-сирот железнодорожников Отечественной войны на 100 человек в помещении интерната школы № 41. Детский дом был подчинён дорожному отделу школ Омской железной дороги. Исилькульский райисполком обязали отвести земельный участок детскому дому и оказать всемерную помощь в его оснащении. Документ подписан заместителем председателя областного Совета К. Кошелевым, секретарём исполкома областного Совета С. Волкопяловым.

С 1968 по 1997 годы Исилькульскую районную библиотеку возглавляла Вера Ивановна Шеховцова. Её детство пришлось на военные годы. Рано потеряв мать, она воспитывалась в Ишимском детском доме.

Из воспоминаний бывшей воспитанницы Ишимского детского дома, Заслуженного работника культуры РСФСР, Ветерана труда, Почётного жителя Исилькульского района Веры Ивановны Шеховцовой (Каторгиной) 1934 г. р.

В сентябре 1942 года меня привели меня в больницу, видимо, попрощаться с безнадёжно больной мамой, а затем отвели в детский распределитель. Так, вместо первого класса школы я оказалась в детском доме. Я была в таком состоянии, что ничего не понимала и не запомнила то, как нас везли из Омска в Ишим, но помню, что встретили нас доброжелательно и даже ласково. Всех детей распределили по комнатам: девочки отдельно от мальчиков. В первую зиму было голодно и одиноко. Утром мы пили какую-то «бурду», которую называли какао и получали небольшой кусочек хлеба. Если ты зазевался и не успел его схватить и съесть, то его схватит и съест другой, в основном старшие мальчишки. Иногда была пшённая каша, в обед – жидкий суп из гороха или картошки.

Иногда нас водили в кино. Ни одного фильма не помню отчётливо, но улицу с застывшими помоями, по которой шли в кино, помню хорошо до сих пор. Застывший буграми лёд, а в нём небольшие красные обрезки моркови или зелёный лист капусты. Здесь нас уже было нельзя удержать в строю. Мы бросались к помойке и выцарапывали оттуда всё, что могли. Уже позже я прочитала стихотворение Глеба Горбовского, а в нём такие строки: «Война меня кормила из помойки, Пороешься и что-нибудь найдёшь…». Конечно, мы были не бездомными, но вечно голодными. Шла война, в детский дом прибывали дети, нас стали развозить по деревням.

Поездка в деревню запомнилась на всю жизнь. Ехали на лошадях, запряжённых в сани. Мы укутаны в шубы. Вдруг кто-то из взрослых крикнул: «Волки!». Страшно, мы плачем, взрослые начали бросать факелы, отгоняя волков. В деревне нас выгрузили в сарае и велели поглубже зарыться в солому, чтобы не замёрзнуть ночью. Утром нас накормили и развели по 2-3 человека по домам, где мы потом и ночевали. Основное время мы проводили в небольшом доме, где с нами занимались уроками. Так прошла зима.

Так как я была слаба здоровьем, а в деревне не было медика, меня и ещё нескольких ребят весной 1944 года снова перевели в Ишимский детский дом. В это время было уже не так голодно. На завтрак давали кусочек хлеба с маслом.

Однажды наш директор объявил, что на встречу с нами придут два военных, пришедших с фронта. Ждали их с нетерпением. Разучивали стихи и военные песни, спорили, чьи же это папы. Но папы оказались не наши. И всё же мы с большим вниманием слушали бойцов, задавали им свои детские наивные вопросы, читали стихи и вместе пели песни. Они заверили нас, что Победа уже близка и мы скоро окажемся дома, а нам, ребятам, нужно хорошо учиться и помогать старшим. Вот мы и помогали пропалывать гороховые поля и собирать колоски…».

В сентябре 1941 года на станцию Калачинская прибыло 330 детей, из них из 175 – из блокадного Ленинграда. Первоначально 50 человек разместили в Калачинске, в школе глухонемых, и 125 человек в деревне Тургеневка, в помещение детских яслей, сельского Совета и в трёх классных комнатах местной школы.

В Калачинском районе были открыты детские дома и интернаты в сёлах Сорочино, Куликово, Великорусское и в деревне Тургеневка. Зимой 1942 года на станцию Калачинская прибыл ещё один эшелон с ленинградскими детьми. Всех прибывших из Ленинграда детей разместили в интернате № 142.

Сорочинский интернат № 142 на 40 мест открыт в сентябре 1941 года, сюда же зимой 1942 года прибыли вместе со своими учителями ученики школы № 157 Смоленского района города Ленинграда.

В архиве Калачинского РОНО сохранены приказы о назначении директоров Сорочинского детского дома № 142. В частности, в Приказе № 5 от 10.01.1942 г. сообщалось: «…На основании приказа № 482 по Калачинскому району от 8.12.1941 года заведующей Сорочинским интернатом школы № 157 г. Ленинграда утвердить Короткову Марию Ивановну. Подпись: Заведующий роно тов. Айо». Мария Ивановна Короткова работала директором интерната и учителем математики Сорочинской средней школы. В Архиве Калачинского районного отдела образования хранится Книга приказов РОНО за 1941-45 гг., согласно которой принято решение «…на основании приказа Омского облоно от 03.01.1942 г. № 16 п. 1 заведующую Сорочинским интернатом школы № 157 Короткову М. И. от занимаемой должности с 05.01.1942 г. освободить по состоянию здоровья… п. 2. Утвердить заведующей Сорочинским интернатом школы №157 Каденскую Ольгу Александровну с 05.01.1942 г… Подпись: заведующая Калачинским роно Гордиенко».

На начало работы в интернате было 7 человек персонала, из них 2 – педагоги с высшим образованием.

Хозяйство было немалое. Площадь строений составляла 230 кв. м: изолятор, баня, прачечная, овощехранилище и сарай. На сентябрь 1943 г. имелось подсобное хозяйство: 3 лошади, 6 коров, 7 поросят и 50 лопат. Тяжёлое положение было с обмундированием. Интернат располагался в здании Сорочинской сельской школы. Медицинский изолятор находился в одном из двух домов, отданных колхозниками (построенных в 1920 г.). Баня и прачечная находились в здании школы. Кухня и столовая располагались в колхозном клубе. Пекарня – в колхозном здании.

Жители села Сорочино уплотнялись в своих небогатых жилищах, выделяя часть площади эвакуированным семьям, помогали им продуктами.

В 1944 г. Мария Ивановна Короткова и прибывшая вместе с детьми учитель Сорочинской средней школы Клавдия Антоновна Полякова выехали обратно в Ленинград, последняя была откомандирована в распоряжение Ленинградского облоно. С 1 августа 1948 года Сорочинский детский дом возглавил Семён Алексеевич Трубкин.

Известен такой факт, что последний ребенок, эвакуированный из Ленинграда, вывезен из детского дома № 142 в 1951 году в город Луга Ленинградской области.

Из воспоминаний ветерана педагогического труда, заслуженной учительницы школы РСФСР Евгении Ивановны Олейниковой, работавшей в селе Сорочино в период с 1941 по 1945 гг.

«…Август 1941 г. Небольшой город Лодейное Ленинградской области, где я работала преподавателем педагогического училища, горит от зажигательных бомб, сброшенных вражеской авиацией. Началась эвакуация. Мне, как жене погибшего офицера, дали возможность выехать вместе с семьёй в одном из первых вагонов, отправляющихся в Сибирь.

В переполненном товарном вагоне мы ехали от Ленинграда до Омска ровно месяц. Шли на фронт составы с военными и вооружением, поэтому наши вагоны часто стояли в тупиках на больших станциях, ожидая возможности проехать дальше.

Тяжёлые были бытовые условия, но мы были счастливы, что уехали подальше от войны. Деревня была переполнена эвакуированными, а они всё ехали и ехали. …По улицам деревни часто можно было увидеть эвакуированных женщин с мешками и тележками. Они меняли свои вещи на продукты, чтобы спасти от голода своих детей. Мы, эвакуированные, помимо основной работы, трудились в колхозе, чтобы заработать хлеба и овощей, так как скудные пайки были слишком малы.

Так мы прожили год, трудодни не стали оплачивать, продуктов купить было невозможно, так как стало очень дорого, а вещи мы уже все променяли. Я боялась потерять пятилетнюю дочь, и по моей настойчивой просьбе меня назначили одновременно со школьной работой воспитателем в интернат. Дочь зачислили на питание вместе с воспитанниками интерната.

Маленькое здание школы, где я начала работать, было расположено недалеко от магазина и клуба, который стал позже столовой для учащихся школы-интерната. Основное же здание служило жильём для этих ребят.

 Педагогический коллектив школы был организован заново, так как местные учителя ушли на фронт. В основном он состоял из учителей Ленинграда и Ленинградской области. Только директор Розетта Михайловна (?) была из Минска, позднее её сменил Иван Платонович Колосов.

Через год прибыли дети из блокадного Ленинграда. Это были школьники из Смольнинского района.

Помню, приходит телефонограмма: «Срочно подготовить школу к приёму детей из Ленинграда». Их было около 300 человек. Позже прибыла большая группа калмыков… Занятия в школе прекратились, старшие классы были расформированы, и школа стала семилетней. Учителя и учащиеся мыли, чистили классные комнаты. Общественность помогла сколотить топчаны, которые служили бы кроватями, набивали матрацы сеном. Вот и приехали дети. Многие были в парусиновой обуви, без смены белья. В основном здании мы организовали стирку, а дети сидели в натопленных комнатах-классах. Тут же во дворе стояла машина, где проводилась дезинфекция одежды.

Все мы были заняты с утра до ночи: стирали, полоскали, сушили бельё. Директор интерната Ольга Александровна Каденская срочно уехала в район, а затем в область, чтобы достать постельное бельё, зимнюю обувь и ткани для белья. Многое шили сами учителя.

Первую неделю дети по снегу бегали в столовую в парусиновых туфлях, и, к счастью, никто серьёзно не заболел. Я поступила в интернат воспитателем и приняла группу мальчиков в возрасте от 8 до 14 лет. До меня в этой группе сменилось два воспитателя, я была третьей. Передо мной стояла трудная задача: организовать маленький, но дружный коллектив из детей разных по возрасту, по способностям и сложных по характеру. Трудные это были годы, школа не имела достаточного оборудования, плохо было с освещением, учебниками, недоставало тетрадей, вместо чернил использовался свекольный сок. Настроение у людей было тяжёлым, часто приходили извещения о смерти родных.

Особенно часто мы, воспитатели, получали письма о гибели родственников наших воспитанников из Ленинграда. Эти письма мы отдавали детям не сразу, а через некоторое время, чтобы им было легче пережить невосполнимые потери.

Сорочинские и ленинградские дети учились вместе в одних и тех же классах. Дисциплина была хорошая, за исключением редчайших случаев. У местных ребят трудно было воспитывать культуру речи и поведения. Дети приходили в школу с карманами, полными жареных семечек. Была длительной и упорной борьба с этой привычкой.

 Вся жизнь ребят протекала в школе-интернате, где не было комнаты для подготовки уроков, для чтения и тихих игр. Всё делали в спальне при слабом освещении маленькой керосиновой лампы. После ужина дети очень любили слушать мои рассказы. Все собирались у печки, где ставили скамейки в форме «каре», и я рассказывала близко к тексту «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, «Повести Белкина» Пушкина, рассказы Гайдара, Житкова, читали детские газеты.

Уходила я из группы часов в 11 вечера, когда дети ложились спать, а иногда устраивалась на столе и ночевала с ними в группе. Мальчишкам недоставало питания, и они пытались найти дополнительную пищу. Однажды весной ребята пошли на огороды и нарыли белых сладковатых корней ядовитого растения и отравились. Срочно пришлось везти детей в районный центр, чтобы спасти их от смерти. К счастью, всё обошлось благополучно.

Был у меня в группе мальчик лет девяти Толя Ананьев. В один из зимних вечеров он залез в колхозное овощехранилище, чтобы набрать картофеля. Влез и вылез через окно, которое не закрыл, а сторож его поймал и привёл в правление колхоза. Туда ночью вызвали и меня и предупредили, чтобы я лучше «смотрела за своими сыновьями», так как Толя мог заморозить весь семенной фонд колхоза.

Вот и пришлось после этого ночевать в группе, разъяснять, какую непоправимую беду они могли нанести колхозу в тот тяжёлый военный год. Моей группе приходилось выполнять много физической работы, особенно по заготовке топлива. Нам разрешали пилить деревья в берёзовых рощицах, и мы работали в лесу. Особенно же запомнилась заготовка кизяка - кирпичей из свежего навоза. Был тёплый летний день, я с вилами в руках накладывала навоз в формы. Мне надо было показать, как это делается. Хорошо, что с такой работой я была знакома с детства. Удивлённые мальчишки повторяли мои движения и босыми ногами утрамбовывали кирпичи.

Так, в течение недели, мы ежедневно делали по несколько сотен кизяка. Дети сами мыли полы, следили за чистотой в группе. Чтобы избежать тяжёлых инфекционных заболеваний, каждое утро гладили нижние рубашки. Это было необходимо, так как в тыловых госпиталях распространился тиф.

Мы, воспитатели, радовались тому, что за это время никого из детей не потеряли. Много тяжёлых минут пришлось пережить. В памяти осталось одно памятное событие. Надо было подготовить и провести новогоднюю ёлку.

Когда наступал Новый Год, все сотрудники понимали, что этот праздник ждал каждый ребенок, несмотря на суровые военные годы. Учителя, готовясь к этому дню, совершали настоящий подвиг – были организованы праздничные елки с подарками и сытным обедом. Для мальчишек и девчонок это был незабываемый праздник.

В вашей почти степной полосе нельзя было её достать, и нам привезли две берёзки. Мы их связали, поставили в группе. С радостью дети делали игрушки из бумаги и яичной скорлупы. Я намыла целый тазик моркови, и дети повесили её на «ёлку». Это было одно из вкуснейших лакомств того времени…».

В августе 1941 года в Тюкалинский район прибыло 215 детей. В годы Великой Отечественной войны в районе были созданы учреждения общественного воспитания – школьные интернаты для эвакуированных детей. По архивным данным в 1941 году в Тюкалинском районе для эвакуированных детей из Ленинграда были открыты школа-интернат № 62 (здесь жили и учились учащиеся ленинградских школ № 243, 229), школа-интернат № 63 (для ребят ленинградской школы № 256) и школа – интернат № 64 (здесь разместили учеников ленинградской школы № 260), школа – интернат № 65 был открыта для детей, эвакуированных из пионерского лагеря НКЗ.

В течение 1942-1948 годов в Тюкалинском районе для детей Ленинграда и Ярославля были открыты детские дома №№ 60, 61, интернат № 13, в селе Бекишево – детский дом № 14, в селе Нагибино – детские дома №№ 5, 18, интернат № 181.

Детские воспоминания бывшей воспитанницы Тюкалинского интерната Ирины Петровны Засецкой, доктора исторических наук, археолога, главного научного сотрудника Государственного Эрмитажа, Заслуженного работника культуры

«…Мы – дети войны. Она забрала четыре года из детства моего поколения, навсегда оставив печать на судьбе каждого, кто её пережил. И вот теперь я хочу рассказать об эвакуации, о полных лишения и испытаний жизни вдали от Ленинграда, о том, что пришлось пережить большинству моих сверстников…

Когда началась война, мне было 11 лет. Мои детские воспоминания до сих пор отчётливы и ярки. С первого дня войны мы ждали, когда она кончится, ни минуты не сомневаясь, что это случится. В июле 1941 г. мама отправила меня и мою младшую сестру Галю в эвакуацию со школой, в которой я училась (школа № 240 Октябрьского района находилась на углу Вознесенского проспекта и канала Грибоедова). Сначала мы эвакуировались в Ярославскую область, в деревню Поздеевку, где нас расселили на территории пионерского лагеря.  Но я не чувствовала себя одинокой, поскольку со мной оказались девочки, с которыми я дружила в школе: Ирочка Григорьева и Галя Ковалёва. Вскоре к нам присоединились ещё две девочки – Наташа Гуляева и Тамара Щелокова. Так образовалась наша маленькая группа друзей.

И вот, нам сказали, что надо собираться и что мы поедем на поезде куда-то далеко. Шло наступление немецких войск, уже бомбили ближайшие города, железнодорожные станции, в том числе и город Рыбинск, откуда мы должны были уезжать…

Как прошли сборы, как выехали из интерната, как добирались до станции, помню смутно – всё это происходило, как в тумане. Осознали мы своё положение только тогда, когда оказались в товарном вагоне-теплушке. Нам объяснили, что мы едем в Сибирь, потому что оставаться на старом месте опасно…

Событие это случилось в конце ноября, между 25-27 числами. Эти даты я хорошо запомнила, потому что ехали мы до места назначения, в город Омск, ровно месяц и прибыли туда в день моего рождения – 27 декабря (мне исполнилось 12 лет). Из Омска нас в тот же день увезли на машинах в город Тюкалинск, где мы и оставались до окончания войны. По приезде нас поместили в трёхэтажном здании городской школы. Кроме нас в этой же школе расселили детей из других прибывших в Тюкалинск интернатов. Таким образом, мы оказались в окружении чужих, совершенно незнакомых нам людей…

… Шёл 1942 год – самый суровый год в нашей лишённой родного дома детской жизни. Особенно тяжёлой была зима. Никакой связи с Ленинградом, с родными не было. Мы не знали, что с мамой, оставшейся в блокадном Ленинграде, жива ли она. Я помню, что написала маме письмо на вырванном из какой-то брошюрки листочке, сложила его треугольником, написала ленинградский адрес и без марки (денег-то ведь не было) отправила его по почте. Весной стало немного легче, каким-то образом, фактически не учась, мы закончили пятый класс. Известий из Ленинграда по-прежнему не было. И только в марте 1943 года я получила от мамы письмо и денежный перевод. С этого дня, когда я поняла, что у меня есть мама, что она жива, я стала волноваться о ней и ждать её писем (ведь в это время город подвергался постоянному обстрелу, и мы знали об этом). Нередко в интернат приходили худые вести о судьбе чьих-то родных…

Летом 1943 г. наш интернат получил земельный участок с жилыми рубленными домами и хозяйственными постройками, где мы и прожили до конца войны. В интернате я научилась многому, начиная с того, как аккуратно застилать кровать и как чисто убирать нашу жилую комнату, а, кроме того, пилить и колоть дрова, топить печку, ездить за водой с сорокаведёрной бочкой, а потом переливать всю воду через наружный слив на кухню. Особенно тяжело это было делать зимой. Летом мы заготавливали дрова, работая на лесозаготовках – спиливали ручной пилой деревья, обрубали ветки топором, перепиливали обработанные стволы на двухметровые брёвна, которые потом складывали вместе. А ведь нам было в ту пору 13-14 лет. Кроме того, летом были и огородные работы: мы вскапывали землю под картофель и другие овощи. Интернат заботился о собственном пропитании.

Но, несмотря на все трудности, а порой и невзгоды, мы оставались детьми. Многие из нас, в том числе и я, дочь ленинградского оперного певца, всегда любившая театр, участвовали в драматическом и танцевальном кружках, пели в хоре, выступали на сцене городского клуба г. Тюкалинска. Я помню, как читала стихи К. Симонова из его военного цикла – «Жди меня» и «Убей его». Всё это могло состояться только благодаря нашим воспитателям и учителям. Я никогда не забуду мою воспитательницу Елизавету Фёдоровну Гембаржевскую, глубоко образованного и по-настоящему интеллигентного человека. В отличие от других воспитательниц и директрисы, которые имели жильё за пределами интерната, снимая комнаты у местных жителей, Елизавета Фёдоровна жила вместе со своими воспитанницами в одной комнате и питалась вместе с ними в интернатской столовой. Когда её спрашивали, почему она выбрала такой образ жизни, она отвечала, что хочет знать, как живут её девочки, что их интересует, о чём говорят, что читают.

До войны Елизавета Фёдоровна была учительницей литературы. Однако, живя в интернате, она отказалась от преподавания. Но зато нам, своим воспитанницам, она много рассказывала о жизни и творчестве русских писателей и поэтов, читала их стихи и отрывки из романов и повестей. Именно от неё я впервые услышала стихи А. Блока, А. Ахматовой и даже Игоря Северянина, о котором раньше никогда ничего не знала.

Город Тюкалинск, приютивший нас, эвакуированных из Ленинграда детей, расположен на востоке Ишимской равнины, на реке Тюкалке, в 124 км к северо-западу от г. Омска. Нам, ленинградцам, он казался небольшим провинциальным городом, а главным объектом Тюкалинска мы считали молочный завод, который иногда поставлял в интернат так называемую пахту, выжимку из-под творога. Кроме того, в центре города располагался городской сад и клуб, где проходили концерты, в том числе организованные нашими интернатскими силами…

Но больше всего я помню и полагаю важным достоинством города тюкалинскую библиотеку, книжное собрание которой было необычайно полным и разнообразным. Здесь была представлена как русская, так и зарубежная классика XVIII, XIX и начала XX веков: Диккенс и Бальзак, Стендаль, Гюго, Мопассан, Золя, Джек Лондон, Декамерон, Свифт, Сервантес, Куприн, Тургенев, Гоголь, Толстой, Достоевский и, конечно, Пушкин и Лермонтов. Именно благодаря тюкалинской библиотеке мы могли познакомиться с произведениями этих и других известных авторов. Мы не только читали их, но и обсуждали прочитанное, делились своим мнением, а иногда и устраивали представления. Помню, как во время чтения романа Диккенса «Пиквикский клуб» хохотали, а потом представляли в лицах героев клуба. Особенно в этом отношении отличалась одна их наших воспитанниц – Елена Новикова, эта была её любимая книга.

… Проходило время, мы взрослели и всё чаще и чаще вспоминали родной дом и мечтали о возвращении. Незаметно подкрался и наполовину прошёл 1944 год. Мы закончили седьмой класс и перешли в восьмой.

Четыре военных года интернатской жизни вдали от дома и родных незаметно сформировали в нас новое отношение к жизни и ко всему происходящему, заставив научиться принимать самостоятельные решения и брать на себя ответственность, а значит – повзрослеть….

В заключение хочу привести цитату из записи в моём альбоме, сделанной Ирой Григорьевой перед отъездом в Ленинград. «Ирочка, мы жили 3 года вдали от родного Ленинграда и родных. За это время мы очень выросли и развились не только физически, но и умственно… Но вообще-то нам пошли на пользу эти годы: мы стали не такими беспомощными, многому научились, нам теперь будет сравнительно легче жить. Мы перестали быть такими ребятами, как прежде».

Да, мы стали взрослыми детьми. Летом 1945 года я вернулась в Ленинград и снова обрела дом и маму, которая, слава Богу, осталась жива. Мы вновь встретилась с Ирой и с моей самой первой подругой детства – Валей, с которой мы «родились в одной квартире». Осенью вместе с ними я пошла в школу, в девятый класс. В 1947 г. я закончила десятый класс и поступила в Ленинградский государственный университет на археологическое отделение исторического факультета, выбрав себе профессию, трудную и увлекательную, на всю жизнь... В университете я нашла новых друзей, которые, как и я, прошли школу войны.