Что за дед, во сто шуб одет? Представляется огромная чёрная мозаичная Вселенная, состоящая из портретов Гоголя, бесконечный фрактал его лиц. Один содержится в другом, внутри - ещё один, и так до бесконечности. Как одежда на луковице. «А кто его раздевает, тот слезу проливает»… А слеза смеха или страдания? Или это искомый «смех сквозь слезы»? Тем не менее, ключевое слово и ответ вовсе не лук и даже не шуба (хоть и многократно обыгранная в спектакле), но сама загадка, некий ребус. И первая такая загадка, возможно, встающая перед зрителем: что за личность зашифрована в названии Incognito? Хлестаков или Гоголь? Неизвестно доподлинно, на какой личности сделан акцент в постановке: собственно ревизора или автора-творца, остающегося как бы позади, за кадром, и безмолвно наблюдающего сквозь свою многоликость за героями. Или самая крайность: Гоголь как форма религии…

Красный свет, провинциальный бал, шёпот кринолинов... Пары мерно танцуют на фоне зияющей пустоты. Изначальная упорядоченность кажущегося хоть и бездонным, но спокойным мира разрывается вторжением дворничихи Мишки (Ольга Беликова), снующей с метлой между танцорами. Слух о приезде ревизора-инкогнито останавливает движение. Все замерли… Безудержный дьявольский смех дворничихи, и вот здесь происходит погружение в хаос…

Пространство сцены решено предельно условно. Чёрная материя вне времени, вне исторической эпохи. Разговор вроде бы ведётся о вечном. Непосредственное место дискурса – авансцена, где герои обсуждают злободневные, но вместе с тем и философские вопросы. Иногда грубо, порой витиевато и даже цитируя Шекспира, вскрывают и препарируют извечные человеческие проблемы. Обращаясь напрямую или играя с залом, совершая «крестный ход» по фойе или просто подмигивая зрителю, герои кажутся порой очень близкими, срастаются с публикой. Это формирует некий социальный срез, поверхностный семантический слой. Вербальный план спектакля.

Немного глубже, на следующем смысловом и сценическом уровне происходит сам событийный ряд, где герои взаимодействуют между собой, общаются. Здесь локализована основная сюжетная линия.

Оба плана освещены резким белым светом, прорывающим зияющую невесомость фона. Белым по чёрному, как и чёрно-белые столбики вёрст, чёрно-белый супер и аналогичный рояль, костюмы..

Глубже, утопающее в ало-красных лучах, - игровое символическое поле. Оно явно контрастирует с остальной тканью спектакля и по цвету, и по характеру событий. Это место трюков, игрищ, аттракционов, пропитанное аурой инфернальности. Место, где происходят связки между сценами, шутливые интермедии, здесь царит безумие, может произойти как простая забава, так и настоящее убийство. Место, где начинается и завершается спектакль. Три белых холмика, скрывшие тела жертв произошедших событий: Хлестакова (Владислав Пузырников), Бобчинского (Олег Берков) и Добчинского (Сергей Сизых), также окрашены в красный.

На последнем плане, в глубине, ближе к сердцевине сути всей постановки, под тревожные потусторонние звуки периодически опускаются «лики» Гоголя, подсвеченные желто-зеленоватым, почти загробным, сиянием... Это - место запредельных смыслов, поле, куда, как кажется, направлены самые сокровенные и религиозные чаяния персонажей, а также нравственный контур, будто бы граница «дозволенного». «Творец» в девяти ипостасях спускается время от времени с целью обозначить, подчеркнуть определенные сцены. Кто он? Бог этого вымышленного мира, икона или некая темная сила, на которую молятся и уповают герои, молясь о своих корыстных желаниях, лелея свои мелочные надежды? Им (Гоголем) прикрывается слуга Хлестакова Осип (Александр Гончарук), чтобы избежать участия во всеобщей вакханалии. И ему это удается!

Сцена из спектакля. Фото с сайта Омского государственного академического театра драмы Так, пространство спектакля многослойно как в целом, так и в каждой отдельной детали, любом персонаже. Семантика его измеряется не только в глубину, освещая разные смысловые слои, но и по горизонтали – во времени, подводя действие к кульминации. Время, накал страстей, градус разнузданности? Верстовой столбик, с которым искусно играют актеры, явно что-то отмеряет, некий процесс. Игровая сценография вообще весьма широко используется в постановке: набитые пенопластовыми шариками мешки, огромные синтепоновые бобины снега, черно-белый рояль, портреты классиков (Спушкина и безымянный (Гоголя)), пустые бутылки – со всеми предметами активно взаимодействуют актеры, вещи эксплуатируются в различных значениях. Так, огромные черные пакеты то служат сиденьями во время споров-обсуждений, то орудием шутливой схватки… Внезапно лопнув под давлением человеческих тел и показав свою скрытую начинку, становятся символом разоблачения человеческих желаний, греховности природы (в сцене соблазнения жены Городничего (Ирина Герасимова) и Маши (Анна Ходюн). Это ещё не весь арсенал выразительных средств режиссера Анатолия Ледуховского, который использует даже театр теней. Игры с предметами и вообще разного рода шутливые трюки связывают между собой сцены, поясняют их, углубляют. Эти связки, как правило, происходят на «красном» уровне.

Ничто в спектакле не однозначно, но всё полисемантично и, вместе с тем, ничего не важно настолько, что бы стать гвоздем программы, центральным смыслом постановки, интерпретацией «старой песни о главном». Мозаика, вечная игра, дурашливость персонажей, за которой проступают лоскуты философских тем, нарочитая типажность. Несмотря на шаржированность, акцентированность каждого героя, все они одеты приблизительно одинаково, будь то характерные объемные шубы или строгие костюмы. Неизменно черное одеяние массы и подчеркнуто белое облачение отдельных персонажей, выпадающих из нее (Маши, Хлестакова). Коричнево-болотный колорит странным образом роднит Мишку и Осипа: неких проводников, роль которых хоть и не красной, но очень заметной нитью проведена через весь сюжет. По колориту они чем-то отдаленно схожи с освещенными портретами Гоголя, что может говорить об их потусторонней природе, их невключенности и отрешенности от событий, но и возможности влиять на эту алчную схлестнувшуюся толпу. Причем, представляется, что это своего рода антиподы: Мишка искушает, Осип предостерегает. «Двое из ларца» - Бобчинский и Добчинский, наделенные ролью балаганных шутов, изображают потешных дурачков, которые веселят своими проделками и героев, и зрителя. Они, как и в оригинальной пьесе, стоят у истоков всей заварушки. Режиссёр выделяет их из общей массы даже одеждой. Вместо помпезных колодок на голове – огромные смешные мохнатые ушанки. Они тоже «иные», отличаются от основной массы, потому и приносятся взбесившейся толпой в жертву. Их жадность, скорее, шутливая, они по-своему искренни, как и Хлестаков, просто заигравшийся в своей случайной роли важного чиновника и вовремя не унявший аппетит. Но все же общество не любит, когда кто-то не похож на остальных или смеется над ними. Таков трагический финал гоголевского сюжета, натянутый на каркас современных реалий. Вседозволенность в толпе и отсутствие навыка прощения, мирного урегулирования противоречий… И как итог: трое, погребенных под снегом, озаренных красным светом выставлены на высший суд под девятью портретами «Гоголя-Творца». Числовой символизм? Девять – число прощения и завершения в нумерологии. Автор прощает своих героев? Почему погибших героев трое? Неужто, святая троица? Да нет, конечно.. Но, учитывая стилистику спектакля, и тут разумным представляется искать замысел. Девять плюс три уже двенадцать… Можно продолжать бесконечно. Четко структурированное, порой, с математической точностью просчитанное пространство. Подобная глубина сочетается с некоторым обесцениванием общих морально-нравственных и философских проблем, которые обычно выделяют в произведении Гоголя. Грубое расчленение классики на атомы и построение безумного хоровода из этих частиц. Многозначность подменяет главную идею, бездонность фантазии может искупить некоторую выхолощенность. Но классика сродни религии, с ней играть, что с огнем. Сама же идея игры отнюдь неплоха.

А какие странные подчас пугающие типажи персонажей: одновременно искусственные, но и современные. Кокетливая соблазнительница – жена почтмейстера (Юлия Пошелюжная), практически ни слова не знающая по-русски, запуганная, чопорная и осторожная чета Хлоповых (Олег Теплоухов, Кристина Лапшина) и безвольная, а потому, может, ядовитая на слово Маша... Одновременно начитанная, неглупая и дерзкая, но пассивная и бесчувственная, визуально напоминающая манекен. Она читается как символ сложной и противоречивой современной женственности.

Многозначность пространства, символика цвета, предметов, костюмов, дополнительная смысловая нагрузка у персонажей. Гадать кроссворд можно, подставляя различные значения, да и головоломку собирать бесконечно, зато, в любом случае, сохраняется эта особая атмосфера бездонности и, вместе с тем, некой отчужденности при просмотре этой, безусловно, интригующей постановки. Вопрос «неужели все – ради стеба над классикой?» отпал сам собой.

Получился ли LOOK? Вполне, и даже в квадрате: как стильный визуальный ряд и как наслоение смыслов-шкурок, под которыми сочится весьма горькая середина. Плакал бы классик от такой деконструкции? Кто знает. Но спектакль, похоже, для тех, кто любит «погорчее».

Рецензия Светланы Пузыревой на спектакль Омского государственного академического театра драмы «Incognito» по пьесе Гоголя «Ревизор»

При копировании материалов обязательно размещайте активную ссылку на omsklib.ru