Леонид Мартынов

1

Парад. Толпы нестройный гул.

Бомонд вокруг премьер-министра.

«Шеренги, смирно! На к’раул!..»

Колчак идет, шагая быстро.

И помнишь — рейд. Республиканцы.

«Колчак, сдавай оружье нам!»

Но адмирал спешит на шканцы

Оружье подарить волнам.

И море страшно голубое:

«Жить, умереть, не всё ль равно?

Лети, оружье золотое,

Лети, блестящее, на дно!»

А после — Омск. И пыльный май.

Киргиз трясется, желт и глянцев.

Его узорный малахай —

Экзотика для иностранцев.

Моторов шум, торговцев крик...

Капризничают интервенты.

Коверкать английский язык

Пытаются интеллигенты.

Самарцы в каждом кабаке

Свой «шарабан» горланят хором.

И о «великом» Колчаке

Бормочет пьяный под забором.

3

А в «Люкс», «Буффало» и «Казбек»

И в залы дорогих гостиниц

Глядит прохожий человек

С таким же чувством, как в зверинец.

Возможен ли народный гнев,

Дерзнут ли выступить повстанцы,

Когда туземок, опьянев,

Взасос целуют иностранцы?

Таков неписаный закон!

И коль француз угоден даме,

То русский хоть и возмущен,

Но удаляется задами...

Жара. И в дорогих мехах

Сопят красотки, как зверухи.

Делец хлопочет, впопыхах

Жилет не застегнув на брюхе.

Купить-продать он всё готов:

Валюта, спирт, медикаменты,

Не покупает лишь домов,—

Спокойней есть апартаменты.

Какие? — Например, экспресс.

Вы помните судьбы уроки?

В Самаре сел, а после слез

Ну, скажем, во Владивостоке...

Ах, стала б Хлоя в этот час

Беспутнее, чем Мессалина!

Ведь плата страсти: первый класс

От Омска прямо до Харбина.

А те, кто, честью дорожа,

Удобный пропускают случай,

Пусть путешествуют, дрожа,

В теплушке вшивой и вонючей.

5

Но алый пламень не погас,—

Он в хижинах мерцал нередко.

Угрюмых слов и дерзких глаз

Не уследила контрразведка.

И ночь была, и был мороз,

Снега мерцали голубые,

Внезапно крикнул паровоз,

Ему ответили другие.

На паровозные гудки

Откликнулся гудком тревожным

Завод на берегу реки

В поселке железнодорожном.

Центральный загудел острог.

Был телефонов звон неистов:

«Приказ: в наикратчайший срок

Прикончить пленных коммунистов!»

И быстро стих неравный бой.

Погибла горсть нетерпеливых.

И егеря трубят отбой.

У победителей кичливых

Банкеты, речи и вино.

И дам, до ужасов охочих.

Везет гусар в Куломзино

Смотреть расстрелянных рабочих.

2

Над зданиями флаги ярки,

Но город сер и немощен.

За кладбищем, в воздушном парке,

Французских аппаратов стон.

Идут белогвардейцев взводы,

Перекликаясь и шумя;

Сторожевые пароходы

Плывут по Иртышу, дымя.

Вот к набережной мирный житель

Спешит, сопутствуем женой,

Смотреть, как черный истребитель,

Шипя, вползает в Омь кормой.

Стремительный автомобиль

Сбегает с наплавного моста.

Соленая степная пыль

Покрыла город, как короста...

И всюду — беженская тля.

Сенсации ей надо громкой:

«Вечерний выпуск! Близ Кремля

Пристрелен Троцкий незнакомкой!»

«Мсье Нулланс царскую семью

Увез в автомобиле крытом» —

Так уверяет интервью

С архангельским митрополитом...

А в общем — гниль. Эсерский вздор.

Конец бы этому кагалу!

И вот крадется, словно вор,

Посол казачий к адмиралу.

О том узнавшие — молчат.

Лишь шепчут старые вояки,

Что волк морской степных волчат

Готовит к предстоящей драке.

4

Вот юноша (неловок он

В шинели длинной, офицерской),

Насилует здоровый сон

Он по ночам в таверне мерзкой.

Но юноша идет туда

Не пить и не забавы ради —

Поэтов сонных череда

Там проплывает по эстраде.

И песенка у всех одна —

Читают медленно и хмуро,

Что к гибели присуждена

Большевиками вся культура...

Вот девушка, она мила.

Из Мани превратилась в Мэри.

Она присуждена была

Чекой Московской к «высшей мере».

За что? — Не всё равно ли вам!

И тень на личике невинном:

Она недоедала там

И... торговала кокаином.

Теперь: наряды, хлеб в избытке,

Театр, купанье в Иртыше,

Наикрепчайшие напитки

И жуть какая на душе.

6

Был день последний бестолков.

«Падет ли Омск?» — кипели споры

Пьянчуг, а внутрь особняков

Уж заглянули мародеры...

А вечером, часам к восьми,

Просторы степи стали мглисты,

И, чтоб под Омском лечь костьми,

Вооружились гимназисты.

Но мягким снегом замело

И боя не произошло.

Без боя отдали былое.

Киргиз-погонщик закричал,

Затерянный в лохмах метели.

И, потянувшись на вокзал,

Обозы четко заскрипели.

Бегут вассалы Колчака,

В звериные одеты шкуры,

И дезертир из кабака

Глядит на гибель диктатуры.

…………….

Морозным утром город пуст.

Свободно, не боясь засады,

Под острый, звонкий, снежный хруст

Вступают красные отряды.

Буржуй, из погреба вылазь!

С запасом калачей и крынок,

Большевиков слегка страшась,

Идут молочницы на рынок.

Обосновавшись у лотка,

Кричит одна, что посмелее:

—   Эй, красный, выпей молока,

—   Поди-кось нет его в Расее!

1924

Г. Вяткину

1

Призыв горниста радостен и звонок,

Плывя над степью, душу не томи! —

Кандальных девок и клейменных женок

Пригнали летом в крепость на Оми.

Казаки гоготали на площадке,

И быстро осмотрели фельдшера

Баб, пригнанных из Вологды и Вятки

Приказом императора Петра.

Приказ Петра — и ликованье в войске:

Дареных жен по жребию делить,

С упрямыми расправиться по-свойски —

Не лаской, так нагайкой вразумить.

Когда же совершалась лотерея,

Казенный поп венчал два дня подряд-

Зима, муштруя, лето, мощно грея,

Взрастили поколенье казачат.

Не раз переменились гарнизоны.

И площадь населения росла.

Был ров глубок и крепки бастионы.

И не страшна кайсацкая стрела.

3

Над сетью улиц низеньких и пыльных

Колоссом серым высится тюрьма.

И стали в ряд курные избы ссыльных

И гордые чиновничьи дома.

Мечеть и месяц — герб Степного края —

Украсил губернаторский дворец;

Военщина бледнеет, обмирая,

И за купцом является купец.

Их сбереженья в Азиатском банке.

Их кабаки над Омкою стоят.

Как в непогодь растут грибы-поганки,

Так разрастался Мокринский форштадт.

Там появились шкеты и калики,

Ракло одесский, жулик костромской.

И в кабаках ножовщина и крики.

И раздает пинки городовой...

Двадцатый век стучится у порога,

И ожила степей седая даль.

Отстроена железная дорога —

Сибирская большая магистраль.

2

Сраженья и пожары за Уралом,

Но в городке, который позабыт,

Едва ли меньше дела генералам,

Чем на полях, где Бонапарт стоит.

Угрюма степь в своем обличье зверском,

Но городок шумлив и освещен —

Встречает знать в собранье офицерском

Из Петербурга выписанных жен.

Под их поклажей гнулся горб верблюжий,

Их путь отряды войска стерегли —

Вновь через горы, скованные стужей,

Европеянки в Азию пришли.

Но этих жизнь пройдет в приятной спячке,

Их охраняют пушки и штыки,

Услуживают юные казачки,

И подают мантильи денщики.

Настали дни побед и благоденства.

Кайсаки отступили на восток.

И занято работой «чиновенство» —

Для первых ссыльных строится острог.

4

О, перьев скрип, бумаг казенных шорох,

Насилия и косности века,—

Того ль искала в девственных просторах

Петра неутомимая рука?..

Но нити судеб спутаны и тонки,

И вел к тому непогрешимый рок,

Чтоб с правнучкой этапной бледной женки

Вошел в союз чиновничий сынок.

И чтоб потомок дерзостных кайсаков

Был званьем гражданина наделен,

И стал для всех живущих одинаков

Республикою созданный закон.

Пронесся вихрь, туман веков развеяв.

В Сибири родословья не в чести.

И лишь в пыли архивов и музеев

Мне удалось рассказ про Омск найти.

А дни идут размеренно и строго,

Сливая жизни в мощное одно.

Так мельницы (под Омском мельниц много)

Размалывают спелое зерно.

1924